Когда вся Европа тряслась из-за запуска андронного коллайдера, полиция еще была милицией, а водку можно было покупать круглосуточно, я работал санитаром в реанимации областной больницы.

Работал там во имя великой идеи познать медицину на практике, ибо только ради этого там и можно работать санитаром. Ибо плата за полотерство во все времена была невысокой и, по сравнению с отделениями других больниц, мне еще повезло, на целых 500 рэ в месяц. Деятельность заключалась в пресловутом полотерстве и уходу за лежачее-коматозными больными. Немало было постоперационных, обязанных отлежать у нас свои бока и наши нервы половину суток.

Кто не знает, стандартная реанимация представляет собой здоровенный зал с кроватями. Не знаю как в других больницах, в нашей зал был поделен на женскую половину, мужскую и тяжелую, где на пол потенциального кандидата в морг (не дай бог, конечно, но, к сожалению, бывает) всем по барабану кроме санэпидемпроверки. Но про этих кровопийц как-нибудь в другой раз.

Из зала можно было попасть в коридор. А из коридора в ординаторскую, процедурную, санкомнату, туалет, кабинет завотделением, кабинет старшей сестры, ординаторскую, бытовку (тоже самое, что ординаторская, только для медсестер и санитаров), остальную больницу и изолятор.

Месяца три назад эта женщина была похожа на пьяную чукчу. От полученных травм головы, лицо её отекло, стало круглым - шире плеч, а глаза - узкими щелочками... При ходьбе её «шатало». Словом - пьяная чукча.

Она, её муж и пятилетний сын попали в автоаварию. Муж, сидевший за рулём - пострадал гораздо серьёзнее: тяжёлая черепно-мозговая травма, множественные переломы. Хотя, обычно, в автоавариях тяжелее травмируется пассажир сидящий справа от водителя. Женщина - чукча там и находилась. Мальчишка отделался ушибами и переломом луча в типичном месте. На заднем сидении их перекорёженной машины стояла корзинка с куриными яйцами. Ни одно яйцо не разбилось!

А теперь в моём кабинете сидит очень милая молодая женщина. Ничего в ней нет, что бы указывало на перенесенную травму. Умный взгляд, правильная речь. Светлая кофточка, серый английский костюм. Копна пепельных волос. Она у нас в отделении всем нравилась. Едва придя в себя после аварии - стала очень активно и разумно ухаживать за супругом, который лежал тут же.

Проходил я практику в реанимации после окончания института. И вот однажды весной привозят парня - жертву несчастной любви. Надо сказать, по весне таких идиотов просто пачками привозят - гормоны бушуют. Тот паренек чем-то травился, но его откачали. На всякий случай прикрутили его ремешками к кровати, а мне поручили перевозить его из реанимации в палату. И вот везу я его с капельницей, а он никак не успокаивается, орет, что жить без нее не будет, убьется. Мне это маленько надоело, и решил я приколоться.

Ах так, - говорю, - жить не хочешь, ну, и не надо, будешь донором органов... И отсоединяю на ходу у него капельницу. Действие безвредное, однако эффект производит. Он притих. Подхожу к лифту. Везти его можно было двумя путями: поверху и через подвал, где морг. Закатываю его в лифт, меня спрашивают, куда:
- Наверх или вниз?
Говорю серьезным голосом:
- В морг.

Паренек бледнеет и начинает что-то бормотать о врачах-убийцах, видать, фильмов насмотрелся. Когда добрались до низа он начал орать во весь голос:
- Спасите, помогите, убивают!

Приходит мужик к директору цирка и заявляет, что может прыгнуть из под купола цирка головой на бетонную плиту без страховки. Директор, понятно, говорит - покажи. Мужик ни в какую, дескать, номер опасный, могу только без репетиций. Ну директор поставил его в программу, расклеил афиши, зрителей навалило куча. Все ждут.

Ну, мужик выходит, лезет наверх, потом прыгает и шмяк на плиту! - лежит не двигаясь. Директор, понятно, в шоке - ведь могут и посадить. Врачи тут же: мужик оказывается еще жив, только в коме, потому как все что можно себе сломал.

Директор лично сидел с мужиком в реанимации, капельницы менял, с работы уволился, все бабки на лечение вбухал, а мужик из комы все не выходит. И вот однажды утром, мужик вдруг садится на кровати, улыбается и орет с характерным жестом:
- ОП-ЛЯ!!!

В реанимации, проще говоря, в оживлении внезапно умершего больного главное – время. Несколько секунд в ту или в иную сторону могут предопределить успех или неудачу. Разумеется, первая удачная реанимация для каждого врача-кардиолога – событие памятное, незабываемое.

Я тоже помню мою первую успешную реанимацию, которой вначале я безмерно гордился. Но потом мои воспоминания об этом событии окрасились более сложными, менее однозначными чувствами.

Его фамилия была Раков. Более того, родился он первого июля, то есть и по гороскопу он был Раком. В то время я сделал для себя небольшое открытие, заметив, что многие из больных острым инфарктом миокарда встречают в больнице свой день рождения, то есть инфаркты у них (а у некоторых – и смерть) приходились на месяц, предшествующий дню рождения. Так что, я внимательно отслеживал даты рождений больных на титульных страницах историй болезни. И Раков, кстати, не выпадал из этого правила. Конечно, на всё это я обратил внимание позднее. А моя первая встреча с ним, тогда ещё безымянным для меня пациентом, произошла благодаря его смерти и потребовавшейся реанимации.
Если быть совсем точным, я видел его и раньше, когда заходил в палату во время вечернего обхода отделения.

Добрый вечер. Как самочувствие? Жалоб нет?

Никто из пациентов четырёхместной палаты, лежащих и сидящих на своих койках, ни на что не пожаловался, и я, пожелав им спокойной ночи, отправился дальше, не обратив особого внимания ни на одного из них, в том числе и на Виктора Ракова. Из этой палаты никто по дежурству не передавался, так что никаких оснований разбираться с ними детальнее у меня не было.

Вскоре после того, как я закончил обход и расположился в ординаторской с пачкой историй, раздался сигнал тревоги – меня вызывали на реанимацию. Я бросился в палату интенсивной терапии, в которой лежали самые тяжёлые больные, но реанимация предстояла не там. Ещё не добежав до этой палаты, я увидел, как медсестра Галя вывозит из неё на специальной каталке дефибриллятор – угловатый металлический ящик со шкалой вольтметра и тремя топорными пластмассовыми кнопками.

В двадцатую, – крикнула она мне на ходу.

В двадцатой палате на полу лежал лысоватый мужчина лет сорока-пятидесяти. Выяснилось, что он внезапно потерял сознание – прямо во время разговора.

Выйдите все, – приказал я двум больным, замершим на своих койках.

Один из них отвернулся в сторону и не смотрел на лежащее тело. Другой, напротив, уставился на него и на нас. Третий больной, очевидно, и вызвавший сестру из блока, заглядывал из коридора через раскрытую дверь.

Мне доктор запретила ходить, – сказал любопытный больной.
- Тогда отвернитесь к стене.

Пульса на шее не было. Распахнув полосатую больничную пижаму на груди больного, я приставил трубку и убедился, что ударов сердца не слышно. Снимать электрокардиограмму было некогда. Алгоритм действий в отделении был такой: проводить дефибрилляцию сразу, не тратя время на съёмку ЭКГ. Потому что, если у больного фибрилляция, то электрический разряд может ему помочь, а если асистолия – хуже от разряда дефибриллятора не будет.

Опытная медсестра уже включила в сеть дефибриллятор и стояла наготове с двумя электродами, обтянутыми многослойной марлей, уже облитыми водой. Совместными усилиями мы подсунули плоский широкий кругляш под спину лежащего без сознания человека. Второй электрод, меньшего диаметра, на длинной изолированной ручке я приставил к его груди над областью сердца и скомандовал сестре и себе:

Все отошли! Заряд… – и убедившись, что стрелка на шкале дефибриллятора переместилась в выделенную красным зону, продолжил: – Разряд!

Тело больного дёрнулось от электрического удара.

И почти сразу у него появилось сердцебиение. Он пришёл в себя. На электрокардиограмме не было отрицательной динамики, сохранялись признаки крупноочагового инфаркта миокарда, который развился неделю назад.

Я был тогда горд своим успехом – после нескольких реанимаций, которые завершались встречей с патологоанатомами, я смог оживить умершего человека.
До этого неудачные реанимации следовали у меня одна за другой. У меня даже временами стала появляться крамольная мысль – можно ли, вообще, кого-нибудь оживить дефибрилляцией? Или это я такой неумелый?

И вот, наконец, мне это удалось. Я испытывал к этому больному особые чувства: не то материнские, не то хозяйские. Наверно, они были сродни чувствам акушера, впервые принявшего в свои руки новую жизнь.

Пациент – простой человек рабочей профессии, похоже, так и не понял, что с ним произошло, не догадывался, что он вернулся с того света. И что у него теперь мог бы быть ещё один знак зодиака – по дате реанимации, если бы эти знаки не совпадали.

Как положено, больного после реанимации перевели в палату интенсивного наблюдения, где он провёл несколько дней, а затем вернулся на свою койку в 220-ю палату.
Ещё через несколько дней эту палату и ещё пару палат передали мне. Я уже не помню, почему. Врач, которая их вела, не то заболела, не то ушла в отпуск, и её палаты пришлось поделить между оставшимися врачами.

Я стал разбираться в историях доставшихся мне больных, знакомиться с ними самими. Вместе с другими больными я получил и Ракова. Вот так я стал его лечащим врачом.
Течение инфаркта у Ракова было обычным, если не считать фибрилляции, причина которой так и осталась неясной.

Но что-то ещё было не так. Какой-то неестественный цвет лица. По анализам крови – небольшая анемия. Жалобы на одышку, временами – кашель. Какие-то боли в груди, не очень похожие на сердечные.

Я стал копать. Повторил все анализы крови. Назначил повторный рентген грудной клетки – не только в прямой, но и в боковых проекциях.

Рентген и выявил у больного опухоль левого лёгкого, скрывавшуюся на первом снимке за тенью сердца. Вызванный на консультацию онколог диагностировал неоперабельный рак последней – четвёртой – стадии.

Больному ничего говорить не стали. Сообщили о неожиданной находке его жене, и через некоторое время выписали его домой.

Сколько он ещё прожил, я не знаю. Не знаю, какая именно из его болезней свела его в могилу.

Но радости по поводу его успешной реанимации я уже не испытывал.

Надо ли было спасать человека от лёгкой смерти, чтобы обречь его на медленное и мучительное умирание? Ответа я не знаю до сих пор.

Общее медицинское правило гласит, что необходимо пытаться спасти любую человеческую жизнь. Хотя есть исключение из этого правила – терминальные раковые больные реанимации не подлежат (по крайней мере, в отечественной практике). Но как я мог знать заранее, что реанимирую запущенный рак?

Воспоминания о первой успешной реанимации смешаны в моей памяти с обидным ощущением, что кто-то или что-то над нами (звёзды, например) жестоко посмеялись надо мной, и с горьким чувством тщетности и временности любых человечьих успехов.
20.02.2004

Рецензии

Здравствуйте.Я тоже замечала "истончение кармы" в период около дня рождения. Обязательно начинаешь болеть или быть особо уязвимым. Спасать Виктора Ракова конечно нужно было, ведь вы действовали не ведая о болезни. Даже если бы вы знали о раке, думаю, спасали бы его. Спасибо за рассказ.

Жизнь реанимаций, по крайней мере, наших, живёт своей жизнью. Простите за тавтологию.

Вы думаете самым важным это найти правильного врача, чтобы быть уверенным в исходе? Нет, друзья мои, вы ошибаетесь. Главное, что будет ПОСЛЕ операции с пациентом. Жизнь, которую может спасти практически любой квалифицированный хирург может загубить кучка равнодушных дежурных ночной смены в реанимации.

В палате с моей мамой лежали ещё 4 женщины. Все готовились к операциям. Так вышло, что всех их должен был оперировать один и тот же хирург-онколог. К нему пытались попасть все. Он был один из лучших в городе. И вот настал тот момент, когда он прооперировал мою маму и ещё одну пожилую женщину в один день. После, вы все знаете, что идёт реанимационный период, когда больных посещать строго запрещено. Я вытерпел только один день. Дальше, не смог найти себе места и заставить себя не мерить шагами квартиру. Я привык жить интуицией, что-то не давало мне покоя, и меня всё больше подмывало, сходить узнать, как дела лично, а не по телефону.

Пошёл вечером, зная прекрасно, что в течение дня лечащий врач несколько раз заходит в реанимацию справляться, а вот вечером специалистов нет, есть дежурные медсёстры. Как они работают, мне достаточно было посмотреть до операционного периода. Может, это меня и заставило проконтролировать их работу и после. Пришёл, стучу. Открыли не сразу, только потому, что стал тарабанить. Из мрака полуоткрывшейся двери высунулся худощавый мужик и сказал, что посещения запрещены. А теперь внимание! По закону самые близкие родственники имеют полное право навестить в реанимации тяжелобольного. В любое время суток, кроме врачебного обхода и сна. Но объяснять свои права я не стал закрывающему перед моим носом мужику, а взял его хитростью. Соврал, что наш лечащий врач сегодня днём мне разрешил. А то, что мужичка не предупредили, так то, не мои проблемы, видимо врач замотался и забыл. Несколько минут размышлений, и дверь была открыта. В полумраке я отыскал маму, которая лежала в бессознательном состоянии вся в трубках и под присмотром аппарата. Убедившись, что на первый взгляд всё хорошо, я уже было собрался уходить, как услышал женский гогот во всё горло. Дальше звон бутылок, взвизг, потом бубнение мужика, потом ещё один женский голос произнёс матерную фразу, что мне дала основания понять, что там идёт веселье, которое уже переходит в оргии и спирта, похоже, не хватит до утра. Через мгновение показался в проёме тот самый мужик и попросил меня удалиться. Меня разрывало на части сразу два желания. Первое - дать здесь всем в морду и призвать к рабочей дисциплине. Второе - не уходить до утра, контролируя обстановку, и пожаловаться интеллигентно, насколько я умею, главврачу. Но, пока я решался, меня отрезвил настойчивый голос мужика, что он сейчас вызовет дежурную охрану. Интересно, чем бы дело кончилось, если бы я не взял себя в руки и не понял, что с этой оравой, которая уже здесь просто сработалась как мафиозный клан, бороться в одиночку с кулаками, ночью, в больнице нет смысла. Я понимал, что, ничего не добьюсь, кроме скандала и плохого в дальнейшем отношении к моей маме.

Утро наступило мучительно долго, я так и не заснул. А уже в половине шестого утра, когда у них пересмена, стоял у дверей реанимации. Мне долго никто не открывал. Я запаниковал окончательно. Предчувствие, что всё хреново, меня не покидало не на миг, и я ожидал ежеминутного взрыва мозга, когда в этот момент открылась дверь и стали бегать туда-сюда медсёстры, не замечая меня. Я воспользовался моментом и проник вовнутрь. Мама лежала по - прежнему. А вот вид второй женщины, что была прооперирована с мамой в один день, меня смутил. Уж больно она вся жёлто - серая была, и как мне показалось, не дышала. Тут вбежали медсёстры и были страшно удивлены при виде меня. Началась словесная паника, но я спокойно и уверенно пояснил и им свою придуманную версию про разрешение лечащего врача. На что они ответили, что сейчас волноваться нечего, с мамой всё хорошо, через три часа придёт и сам лечащий врач. А пока мне надо уйти отсюда, так как я им мешаю делать свою работу. А работа заключалась в следующем: как потом выяснилось, эта дежурящая смена прозевала женщину. Не услышав пищание прибора, о призыве, что у неё упало давление - она попросту умерла. Забегая вперёд, вы думаете, кто-то был уволен, наказан? Не мечтайте. Меня, даже слушать не стали. Более того, намекнули закрыть рот, если я хочу, чтобы и мою маму не упустили. С этого самого момента я осмелился и взял на себя наглость бороться с ними до конца. Я, который всю жизнь полагается на случай, предупредил их, что я гражданин другой страны, и любой упрёк, запрет, повышенное на меня слово буду воспринимать, как угрозу и вызов. Дальше, напугал их разборками в милиции, и сработала поговорка: «самый лучший вид обороны, это нападение».

Обсудив тяжелое положение мамы, лечащий врач мне разрешил навещать её два раза в день по 15 минут. Я же, опять соврал медсёстрам, что мне разрешили там и дневать и ночевать. Так я сбросил 10 кг, только за три дня нервов и бессонных ночей. А с дежурящими медсёстрами пошёл на подкуп. Да они и не скрывали, что раз я из России, то и деньжата водятся. Я не скупился, но сказал, что деньги эти они отработают, будь здоров. Что со мной не надо хитрить и играть в азартные игры. Так и порешили. Мне было дозволено больше, чем другим. Но не думайте, что все прыгали вокруг моей мамы. Просто на меня махнули рукой, что я вламываюсь в реанимацию, когда захочу. А так, я делал всё сам для мамы.

Дежурил в госпитале. Странный народ эти военные. Да, в армии готовят воинов, а воин должен терпеть трудности и лишения военной службы, иначе получится пионерский лагерь. Но зачем делать эти условия невыносимыми, зачем ставить службу так, что выживает сильнейший? По идее, в армии сильные должны быть еще сильнее, а слабые стать сильными. А выходит...

К обеду одновременно привезли двоих. Офицер с диагнозом тепловой удар уже вполне благополучный. И солдат, находящийся на краю пропасти… Решили сделать легкоатлетические соревнования - пробежать наперегонки 8 км. Бежали сильнейшие, лучшие на Дальнем Востоке. Только организаторы не учли температурные условия. На улице температура под 40 - дышать нечем, не то что бежать!

Старт! Рванули все, да не все добежали... Вроде, даже соревнования остановили.

Состояние солдата реально внушало опасения. Температура его тела сравнялась с температурой окружающей среды и даже выше этого - 39,7! Кровь буквально закипела, ткани стали отекать. Мозг в результате теплового воздействия вначале набухает, сдавливается между костями черепа, сдавливаются центры дыхания и кровообращения. И тогда человек теряет сознание, потом остановка дыхание, остановка сердца - и смерть. И ничто уже не поможет - ни удар током, ни адреналин, ни массаж сердца! Так и с пацаном. Привезли уже со спутанным сознанием, фамилию свою сказать не мог. Дышал около 30 раз в минуту. Сердце работало на износ - 140 (сто сорок!) ударов за 60 секунд! Как только привезли и я дотронулся до него, чуть не обжег палец. Не стал дожидаться показаний термометра, ибо время уже шло на минуты.

Лед на голову, в подмышки, в пах!

В вену полетели нестероидные, спазмолитики, гормоны. Закапал концентрированный крахмал. Увлажненный кислород. Через 10 минут температура 39,5, пульс 143. Накрыли простыней, смоченной смесью спирта и воды. Через 5 минут температура 38,5, пульс 145.

Больной:

Доктор, мне плохо!

Начал терять сознание, глазные яблоки стали совершать размашистые горизонтальные движения... Смена потеплевших грелок, томительные минуты ожидания снижения температуры. Внутренне я готовился дать команду на перевод больного на ИВЛ. Еще 5 минут - температура 38, сознание восстановилось, пульс 128, дыхание стало реже. Через полчаса пацан заулыбался: «Все в порядке, док!»

Вечером парень уже разгадывал кроссворды, которые не смог отгадать медперсонал. Вот так мы исправляем ошибки людей, цена которым - жизнь. Берегите ее, она, скорее всего, у нас одна!

Вечером поступила 4-летняя девочка. Глянул на нее в приемнике и сразу понял, что дело плохо. В коме девочка. Мама в слезах и истерике, сообщила, что с обеда девочку постоянно рвет. На 37 градусах дала «Панадол» и второй раз дала, потому что на лице какие-то пятна пошли... Кишечная инфекция, крайняя степень обезвоживания (глазные яблоки аж запали) - во как быстро это развивается! Если честно, при виде дитя у меня сразу холодок по спине прошел, малость труханул за жизнь малышки.

Вену ставили, она даже не пошевелилась. Умирали, бывало, с такой болезнью дети. Мама ходила кругами вокруг двери, я ходил кругами вокруг девочки. Пульс тарахтел на уровне 170 в минуту! Одышка около 30 в минуту (небольшая для ее возраста). Готов в любую минуту перевести дитя на ИВЛ, а там уж что будет... Тут дитя приоткрыла глазки, осмысленно окинула комнату взглядом, пульс урядился до 140, после необходимой терапии пошли ударные дозы антибактериальных препаратов. Малышка пришла в сознание. Позвал маму, разрешил ей дежурить вместе с нами - все равно бы никуда не ушла. К ночи дитя стало активным, разрешили ей пить невкусные солевые растворы - пила с удовольствием. Девочка немного капризничает, мама уже улыбается и благодарит коллектив за работу.

Вчера на операцию поступила бабуля 80 лет. Сухонькая, маленькая, ну прям божий одуванчик. Непроходимость лечили на операционном столе. Вот подумайте, что может вызвать непроходимость у таких старушек? Вот ни за что не догадаетесь, что извлекли хирурги. А извлекли они тряпочку, да-да, тряпочку. Бабка съела тряпку. Но думаю, у нее будет все в порядке. В сознании, контактна, но про тряпку ни-ни. Как только я ее отлучил от аппарата искусственной вентиляции, сразу наказал сестрам, чтобы убрали все шарики, марли, ветошь от ее кровати. Кто знает, чем эта бабуля питается на закате своей жизни?


На Новый год молодой травматолог дежурил. Больше 30 клиентов принял за ночь! Говорит, что чуть без праздника остался. Только последний стежок на рану наложил, осталось 2 минуты до Нового года. Бегом в отделение, чтобы успеть хоть бокал шампанского поднять!

Выхаживаем же пациентов! Да, у нас нет современной аппаратуры, нет нормальных медикаментов , не учимся в центральных институтах. Но у нас есть мозги и желание помогать, вот еще бы стимулировало нас государство, то мы бы… Эх! Горы бы свернули!

Мамы, наверное, кощунство напишу, но за последние сутки прооперировали трех женщин - кесарево сечение. Двое из деревень, грязные, но поражает их отношение к беременностям - пропили, прокурили весь срок. У одной уже и печень поползла вниз от запойного алкоголизма. Дитя родилось в тяжелой гипоксии...

Третья мама, вроде, нормальная, но как пришло время везти ее в операционную, так заверещала, что без планшета своего не поедет рожать. Что это было? Блажь? Нет жизни без «одноклассников»? Или решила репортаж о своих родах написать под наркозом?

В мое дежурство поступил пацан. Видимо, насмотрелся боевиков, почувствовал себя Брюсом Уиллисом и сиганул через стеклину в теплицу. В итоге серьезно порезал правое плечо.

Дочка отправила отца в дом престарелых, у него сахарный диабет, старческое слабоумие. Там он лежал в терапевтическом отделении, контакту так и остался недоступный. Сахар стабилизировали. Ему просто нужен был уход, но выписывать его пока не собирались. Нарисовалась дочь с очень большими претензиями, поклялась покарать всех врачей, если его срочно не переведут в реанимацию, где будет более адекватный, по ее разумению, уход. Дедушку поместили в реанимацию в мою смену. Самое интересное, что дочка ни разу не поинтересовалась о судьбе своего отца, зато связалась с докторами из области, теперь они давят на нас. Вот это называется любовью к своему отцу…

Смерть в реанимационном отделении - частая гостья. Ее редко кто видит, но некоторые слышат, а многие ощущают ее близость. По словам врачей и сестер, годами работающих с крайне тяжелыми больными, приходит она тихо, почти неслышно...

Я дежурила в реанимационном отделении, - рассказывала медсестра одной из больниц, - когда из-за аварии внезапно погас свет. Я сразу схватила дыхательный мешок и начала вентилировать легкие молодого человека, еще не проснувшегося после наркоза. Вдруг за спиной я услышала тихие шаги. Казалось, что кто-то ходит радом в мягких войлочных тапочках. Когда свет включили, больной был мертв".

А вот рассказ медсестры из другой больницы:
"В палате для крайне тяжелых больных умирал от рака печени молодой человек. Таких больных не реанимируют, а ставят капельницу с обезболивающим и снотворным препаратами. Больной спит без боли и мучений до самой смерти, но никто из врачей и сестер не приближает ее. Эвтаназия (право на смерть) законом и, что самое главное, современной врачебной моралью запрещена. Я пришла заменить капельницу и услышала за спиной тихие шаги. Обернулась и увидела, как простыня над больным слегка приподнялась, а потом опустилась на место. Он вздрогнул, неглубоко вздохнул и выдоха уже не сделал. Я закрыла ему глаза, связала полотенцем руки и в этот момент услышала, как шаги удаляются".

16-летнюю девушку изнасиловала банда подонков. А чтобы замести следы, выбросила с четвертого этажа на асфальт. В операционную ее привезли в критическом состоянии. Артериальное давление уже не определялось. Сразу же начались реанимационные мероприятия. На этот раз тихие шаги услышали сразу несколько человек из реанимационной бригады. "Выведите из операционной посторонних!" - сказал дежурный хирург, и шаги удалились. Девушку спасли. Уже потом, когда ее жизнь была вне опасности, врачи и медсестры вспоминали: кто же мог зайти к ним в операционную? Оказалось, что никто посторонних не видел, но шаги слышали почти все.

В реанимационном отделении одной из больниц Санкт-Петербурга пустует палата N5. Там стоит приготовленное к списанию оборудование, и сотрудники отделения без особой надобности стараются туда не входить. Дело в том, что много назад в палате умирал заведующий этим отделением. Умирал он от рака легких долго и мучительно. С тех пор в этой палате живет призрак профессора. Я, признаться, успел застать курс научного атеизма в институте и в подобные рассказы не верил.
В 1992 году к нам на работу пришла молоденькая медсестра, сразу, после училища. Дежурство было спокойное, и ей разрешили поспать несколько часов. Ради прикола мы отправили спать ее в ту самую палату. Разумеется, для чистоты эксперимента про призрак не рассказывали. Где-то через час раздался дикий крик. Я никогда не слышал, чтобы так кричала женщина. Мы вбежали в палату и принялись успокаивать медсестру. Через полчаса она пришла в себя и рассказала, что к ней подошел одноглазый мужчина, прикоснулся к ее лицу и сказал: "Это моя кровать!"
Даже если до сестры и дошли слухи о привидении, то о том, что покойный заведующий потерял на войне глаз, она не могла знать. С тех пор мы подобных экспериментов не повторяли, и палата продолжает пустовать.