Афанасий фет. Что поражало современников в характере фета

(1820 - 1892) - выдающийся русский поэт и переводчик, член-корреспондент Петербургской Академии наук.

Один из самых утонченных лириков XIX века, он одновременно был чрезвычайно деловым человеком: сначала действующим гвардейским офицером, а после выхода в отставку - хозяйственным помещиком. В 1867 году Фет даже избирался мировым судьей. Эта «двойственность» характера поэта удивляла его современников, часто не давая по достоинству оценить его творчество.

Мы собрали воспоминания литераторов и критиков об Афанасии Фете.

Из письма к Александру Пругавину

«Фет остроумно говорил: чем больше живу, тем больше ничего не понимаю; я же, напротив, чем больше живу, тем яснее понимаю то, чего нам недостает и над чем мы все должны трудиться».

Николай Страхов, философ и публицист

«Фет был поэтом вполне и до конца; и потому - прославлять его значит тоже, что прославлять поэзию. И, наоборот: для понимания тайны поэтического творчества он такой живой и ясный пример, какого другого не найти. Он сам, конечно, хорошо сознавал, что носит в себе эту тайну, и часто выражал ее очень странными речами. Он говорил, что поэзия и действительность не имеют между собою ничего общего, что как человек он - одно дело, а как поэт - другое. По своей любви к резким и парадоксальным выражениям, которыми постоянно блестел его разговор, он доводил эту мысль даже до всей ее крайности; он говорил, что поэзия есть ложь и что поэт, который с первого же слова не начинает лгать без оглядки, - никуда не годится.

Люди, всею душою погруженные в действительность, твердо в нее верящие и постоянно хватающиеся за нее всеми возможными способами, должны прийти в великий соблазн от таких речей. „Чем хвалится, безумец!“»

Василий Петрович Боткин, литературный критик

«... Мы считаем г. Фета не только истинным поэтическим талантом, но явлением редким в наше время, ибо истинный поэтический талант, в какой бы степени ни проявлялся он, есть всегда редкое явление: для этого нужно много особенных, счастливых, природных условий. Как в то время, когда мир исполнен исключительно заботами о своих матерьяльных интересах, когда душа современного человека погрузилась в мертвящие вопросы об удобствах матерьяльного своего существования, когда так часто слышатся или стоны, или клики пресыщенного эгоизма, когда раздумье и сомнения, уничтожив в нас молодость и свежесть ощущений, отравили в них всякое прямое, цельное наслаждение духовными благами жизни, - в это время является поэт с невозмутимою ясностию во взоре, с незлобивою душою младенца, который каким-то чудом прошел между враждующими страстями и убеждениями, не тронутый ими, и вынес в целости свой светлый взгляд на жизнь, сохранил чувство вечной красоты, - разве это не редкое, не исключительное явление в наши времена?»

«В семье второстепенных русских поэтов г. Фету, бесспорно, принадлежит одно из видных мест. Большая половина его стихотворений дышит самою искреннею свежестью, а романсы его распевает чуть ли не вся Россия, благодаря услужливым композиторам, которые, впрочем, всегда выбирали пьески наименее удавшиеся, как, например, „На заре ты ее не буди“ и „Не отходи от меня“. Если при всей этой искренности, при всей легкости, с которою поэт покоряет себе сердца читателей, он все-таки должен довольствоваться скромною долею второстепенного поэта, то причина этого, кажется нам, заключается в том, что мир, поэтическому воспроизведению которого посвятил себя г. Фет, довольно тесен, однообразен и ограничен».

Из письма к Ивану Борисову

«Фету я написал недели две тому назад письмо с иллюстрациями, которое он, вероятно, Вам показал. - Вы совершенно верно определили его характер - недаром в нем частица немецкой крови - он деятелен и последователен в своих предприятиях, при всей поэтической безалаберщине - и я уверен, что, в конце концов, - его лирическое хозяйство принесет ему больше пользы, чем множество других, прозаических и практических. С умилением воображаю, как я буду дразнить его, спорить с ним и т. д., и т. д.

<...> Помните Вы при этом изящный изгиб, который Фет придает своей талье?

О когда я его улицезрю! Я уверен, что он еще растолстел».

Поэзию Фета по праву можно считать одной из вершин русской лирики. В настоящее время с этим вряд ли кто-то не согласится. Однако не всегда отношение к его творчеству было однозначным. Его современник Н.А. Некрасов так характеризовал Фета: «Смело можем сказать, что человек, понимающий поэзию и охотно открывающий душу свою её ощущениям, ни в одном русском авторе после Пушкина не почерпнет столько поэтического наслаждения, сколько доставит ему г. Фет. Из этого не следует, чтобы мы равняли г. Фета с Пушкиным; но мы положительно утверждаем, что г. Фет в доступной ему области поэзии такой же господин, как Пушкин в своей, более обширной и многосторонней области». 1

Фет – талантливый поэт-лирик. Но круг тем поэзии Фета, как справедливо отмечала критика, несколько ограничен. Его основные темы – природа, красота, любовь, искусство. Поэзию Фета пронизывает жизнерадостность; даже несмотря на мотивы грусти, огорчений, печали, в его стихах господствует светлое настроение.
Фет твердо стоял на позиции «чистого искусства». Он полагал, что искусство независимо от общественной жизни, что «художнику дорога только одна сторона предметов – их красота».

«Я никогда не мог понять, чтобы искусство интересовалось чем-либо помимо красоты», - писал Фет. 2

Он хотел оградить искусство от многих житейских проблем, в том числе и гражданских. В его время в эстетике исключительное значение приобретает вопрос о целях, задачах, смысле литературы и искусства вообще. Революционно-демократический лагерь призывал к созданию искусства идейно-значимого, искусства, которое было бы доступно народу, отражало бы жизнь, решение насущных вопросов, а также стремление к прогрессу человечества и перестройку общества. А позиции Фета были совсем иными, он даже сравнивал с «дрянью» те произведения, которые имели какую бы то ни было дидактическую тенденцию. Такие взгляды Фета на творчество и стали одной из причин негативного отношения к нему критиков. Так, например, Н. Г. Чернышевский и Н. А. Добролюбов, не отрицая поэтического таланта Фета, отрицательно относились к содержанию его поэзии. Чернышевский, например, писал, что Фет «хороший поэт», но «пишет пустяки». Он выделял стихотворение Фета «Шелест, робкое дыханье …» и говорил, что только это стихотворение без глаголов и запомнилось ему, что есть у Фета несколько очень миленьких пьес, но так могла бы написать и лошадь, если б выучилась писать стихи, потому что везде речь идёт о желаниях и впечатлениях, которые существуют и у лошадей, как у человека. Чернышевский характеризует Фета как идиота, но идиота с поэтическим талантом.

Добролюбов в своей статье «Темное царство» (1859) писал, что у Фета несомненно есть талант, но этот талант проявляется во всей силе лишь в уловлении мимолетных впечатлений от тихих явлений природы и отсюда не следует, чтобы его стихи имели большое значение в русской литературе.
Почти так же оценивает значение поэзии Фета и М. Е. Салтыков-Щедрин. Он пишет, что Фет должен довольствоваться скромной долей второстепенного поэта, потому что мир, поэтическому воспроизведению которого он посвятил себя, довольно тесен, однообразен и ограничен.

Известно, что в том же, 1856, году, когда Некрасов вынес свой похвальный вердикт творчеству Фета, вышел сборник стихотворений самого Некрасова, который был очень хорошо принят критикой: всем стало ясно, что именно Некрасову суждено «быть в поэзии создателем совершенно нового периода». Именно с этого сборника и началось противостояние Фета и Некрасова: Некрасов избрал путь использования искусства во имя «практической пользы», а Фет не отступал от своей позиции «чистого искусства».

После всех этих событий Фет решает оставить литературную карьеру и стать помещиком. В это время он сближается с Л. Н. Толстым, тоже решившим отойти от литературной жизни и жить помещиком. Толстой говорил, что чтение стихов Фета о природе учит чувствовать саму природу. Он же дал такую оценку творчеству Фета, которая стала венцом его поэтической славы: «И откуда у этого добродушного толстого офицера берётся такая непонятная лирическая дерзость, свойство великих поэтов?» 3

Сходную оценку творчеству Фета дал его близкий друг Аполлон Григорьев. Он очень боялся за Фета, боялся, что тот может покончить жизнь самоубийством. Григорьев писал, что Фет должен был или убить себя, или сделаться таким, каким сделался. В Фете присутствовала способность творения, но вместе с этим росло и равнодушие, равнодушие ко всему, кроме способности творить. Видимо так принял и осознал своё назначение в жизни этот человек.

Ещё одна причина недостаточно высокой оценки творчества Фета критиками-современниками объяснялась тем, что они плохо понимали оригинальные ходы его поэтической мысли. Примером такого непонимания может служить отзыв о стихотворении «Когда читала ты мучительные строки…»(1887) известного либерального критика К. К. Арсеньева: «Можно ли вынести какое-нибудь цельное впечатление хотя бы из следующего стихотворения? «Заря, горящая в полночной темноте», «величавый блеск», выделяющийся за «всем темным пределом», «звучный пыл, льющий сиянье» - всё это служит подходящей рамкой для образ «человека, сгоревшего в заре». Сквозь несообразности, нагромождённые одна на другую, едва виднеется мысль поэта; набор громких слов не оставляет места для истинного чувства». 4

Неодобрительное в целом отношение к Фету русской критики и русского читателя резко изменилось сразу после его смерти. Громкие выступления символистов отделены от неё лишь какими-нибудь тремя годами. Они ставят Фета на одно из первых мест в русской поэзии. Так, например, К. Д. Бальмонт объявил Фета и Тютчева поэтами, «царящими над современной литературной молодежью». У Фета и Тютчева, по его мнению, «всё таинственно, всё исполнено стихийной значительности».

В. Брюсов в 1895 г. писал, что Фет произвёл на него такое сильное впечатление, что он смотрел на Фета как на божество, знал наизусть обе части стихотворений издания 63 года. «Вслед за Фетом я прочел Майкова, Лермонтова и Апухтина и их стихи показались мне более слабыми, по сравнению с моим богом Фетом » - писал Брюсов. 5

Сложив различные отзывы русской критики о Фете, Е. В. Ермилова пишет: «Характерно, что в последнее время с общим возросшим интересом к поэзии Фета в работах о нём подчёркивается прежде всего именно эта сторона его поэзии: «ясный и мужественный взгляд на мир», «точность наблюдений, реалистичность воспроизведения духовного мира человека», «трагическая доминанта» его творчества, преображение трагедии, страдания – в красоту и радость, «в жажду бытия». Именно так воспринимается сегодня творчество Фета ». 6
Фет занимает в русской поэзии особое место. С одной стороны он продолжатель Жуковского и Тютчева, а с другой – один из предшественников таких поэтов, как Блок. Его поэзия служит как бы соединительным звеном между романтизмом и символизмом.

Действительно, Афанасий Фет, по справедливому сравнению его с Пушкиным, господин в своей области, но эта область настолько гениальна, обширна, многогранна, что мы можем с уверенностью сказать: «Да, этот человек настолько правильно и точно осознал и принял своё назначение в жизни, что мы можем через два века по-прежнему наслаждаться и узнавать всё новое и новое из его творений души!» Фет зря сравнивал себя с угасшими звёздами (стихотворение «Угасшим звездам»), ведь угасло много других звезд, а звезда поэзии Фета разгорается всё ярче и ярче. И пророчески, на мой взгляд, звучат его бессмертные строки:

Долго ль впивать мне мерцание ваше,
Синего неба пытливые очи?
Долго ли чуять, что выше и краше
Вас ничего нет во храмине ночи?

Может быть, нет вас под теми огнями:
Давняя вас погасила эпоха,-
Так и по смерти лететь к вам стихами,
К призракам звёзд буду призраком вздоха!

Литература

Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем. Т. 9. М., 1950, с. 279.
Фет А., Мои воспоминания, ч. 1., М. 1980, с. 225
Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 60. М., 1949, с. 207.
Бухштаб Б. Я. А. А. Фет. Очерк жизни и творчества. Изд. «Наука», Л.1947, с. 122
Цитата из статьи: Н. Гудзий. Из истории русского символизма. Московские cборники « Русские символисты». «Искусство», 1927, кн. 4, с. 207
Ермилова Е. В. Некрасов и Фет. Изд. «Наука», М. 1989, с. 293.

О днажды на вопрос анкеты дочери Льва Толстого Татьяны «Долго ли бы вы хотели жить?» Фет ответил: «Наименее долго». И всё же у писателя была длинная и очень насыщенная жизнь - он не только писал множество лирических произведений, критические статьи и мемуары, но и посвятил целые годы сельскому хозяйству, а яблочную пастилу из его имения поставляли даже к императорскому столу.

Непотомственный дворянин: детство и юность Афанасия Фета

Афанасий Фет в детстве. Фотография: pitzmann.ru

Афанасий Фет родился в 1820 году в деревне Новоселки недалеко от города Мценска Орловской губернии. До 14 лет он носил фамилию отца - богатого помещика Афанасия Шеншина. Как выяснилось позже, брак Шеншина с Шарлоттой Фет был незаконным в России, поскольку они обвенчались только после рождения сына, что православная церковь категорически не принимала. Из-за этого юношу лишили привилегий потомственного дворянина. Он стал носить фамилию первого мужа матери - Иоганна Фета.

Афанасий получал образование на дому. В основном грамоту и азбуку ему преподавали не профессиональные педагоги, а камердинеры, повара, дворовые, семинаристы. Но больше всего знаний Фет впитал из окружающей природы, крестьянского уклада и сельского быта. Он любил подолгу общаться с горничными, которые делились новостями, рассказывали сказки и предания.

В 14 лет мальчика отправили в немецкую школу-пансионат Крюммера в эстонский город Выру. Именно там он полюбил стихи Александра Пушкина . В 1837 году юный Фет приехал в Москву, где продолжил обучение в пансионе профессора всеобщей истории Михаила Погодина.

В тихие минуты полной беззаботности я как будто чувствовал подводное вращение цветочных спиралей, стремящихся вынести цветок на поверхность; но в конце концов оказывалось, что стремились наружу одни спирали стеблей, на которых никаких цветов не было. Я чертил на своей аспидной доске какие-то стихи и снова стирал их, находя их бессодержательными.
Из воспоминаний Афанасия Фета

В 1838 году Фет поступил на юридический факультет Московского университета , но вскоре перешел на историко-филологический. С первого курса он писал стихи, которые заинтересовали однокурсников. Юноша решил показать их профессору Погодину, а тот - писателю Николаю Гоголю . Вскоре Погодин передал отзыв знаменитого классика: «Гоголь сказал, это несомненное дарование» . Одобряли произведения Фета и его друзья - переводчик Иринарх Введенский и поэт Аполлон Григорьев, к которому Фет переехал из дома Погодина. Он вспоминал, что «дом Григорьевых был истинной колыбелью моего умственного я». Два поэта поддерживали друг друга в творчестве и жизни.

В 1840 году вышел первый сборник стихов Фета «Лирический пантеон». Он был опубликован под инициалами «А. Ф.». В него вошли баллады и элегии, идиллии и эпитафии. Сборник понравился критикам: Виссариону Белинскому , Петру Кудрявцеву и поэту Евгению Баратынскому . Через год стихи Фета уже регулярно печатал журнал Погодина «Москвитянин», а позднее журнал «Отечественные записки». В последнем за год вышло 85 фетовских стихотворений.

Мысль вернуть дворянский титул не покидала Афанасия Фета, и он решил поступить на военную службу: офицерский чин давал право на потомственное дворянство. В 1845 году его приняли унтер-офицером в Орденский кирасирский полк в Херсонесской губернии. Через год Фета произвели в корнеты.

Известный столичный автор и «агроном-хозяин до отчаянности»

Фридрих Мебиус. Портрет Марии Фет (фрагмент). 1858. Государственный литературный музей, Москва

В 1850 году, обойдя все цензурные комитеты, Фет выпустил второй сборник стихотворений, который хвалили на страницах крупных российских журналов. К этому времени его перевели в чин поручика и расквартировали ближе к столице. В Балтийском порту Афанасий Фет участвовал в Крымской кампании, войска которой охраняли эстонское побережье.

В последние годы жизни Фет получил общественное признание. В 1884 году за перевод сочинений Горация он стал первым лауреатом полной Пушкинской премии Императорской Академии наук. Через два года поэта избрали ее членом-корреспондентом. В 1888 году Афанасия Фета лично представили императору Александру III и присвоили придворное звание камергера.

Еще в Степановке Фет начал писать книгу «Мои воспоминания», где он рассказывал о своем помещичьем быте. Мемуары охватывают период с 1848 до 1889 год. Книгу в двух томах опубликовали в 1890 году.

3 декабря 1892 года Фет попросил жену позвать доктора, а тем временем продиктовал секретарше: «Не понимаю сознательного преумножения неизбежных страданий. Добровольно иду к неизбежному» и подписал «Фет (Шеншин)» . Писатель скончался от сердечного приступа, но известно, что сначала он пытался покончить с собой, кинувшись за стальным стилетом. Афанасия Фета похоронили в селе Клейменово, родовом имении Шеншиных.

Обидно мне было видеть, как равнодушно встретили печальное известие даже те, кого оно больше всего должно было тронуть. Какие мы все эгоисты! Он был сильный человек, всю жизнь боролся и достиг всего, чего хотел: завоевал себе имя, богатство, литературную знаменитость и место в высшем свете, даже при дворе. Все это он ценил и всем наслаждался, но я уверен, что всего дороже на свете ему были его стихи и что он знал - их прелесть несравненна, самые вершины поэзии. Чем дальше, тем больше будут это понимать и другие.
Из письма Николая Страхова Софье Толстой, 1892 год

Уже после смерти писателя, в 1893 году, вышел последний том мемуаров «Ранние годы моей жизни». Также Фет не успел выпустить и том, завершающий цикл стихотворений «Вечерние огни». Произведения для этой поэтической книги вошли в двухтомник «Лирические стихотворения», который в 1894 году издали Николай Страхов и великий князь Константин Романов.

Афанасий Афанасьевич Фет

Воспоминания

Д. Благой. Афанасий Фет - поэт и человек

Необычная, сложная, во многом весьма драматическая судьба присуща литературной деятельности Фета. Вместе с тем при всей своей оригинальности судьба эта носит отчетливые приметы времени, тесно связана с ритмами движения русской общественной жизни и русской литературы середины и второй половины XIX века. Равным образом литературная судьба Фета не только органически соотносится, но очень причудливо переплетается с его жизненной судьбой.

Афанасий Афанасьевич Фет-Шеншин прожил долгую жизнь. Родился он в октябре или ноябре 1820 года, почти одновременно с выходом в свет первого большого создания русской литературы XIX века - поэмы Пушкина «Руслан и Людмила»; умер 21 ноября 1892 года, примерно через два месяца после появления в печати первого произведения Максима Горького и в период выхода первых сборников стихов русских модернистов. Как видим, в хронологических рамках его жизни происходит все развитие русской классической литературы XIX столетия.

Жизнь Фета - студента, офицера, помещика, камергера двора его императорского величества - протекала на виду у всех и во время, от нас не слишком отдаленное. Тем не менее некоторые основные моменты были окутаны покровом густой, почти непроницаемой тайны, до конца не раскрытой и сейчас окрасившей ее в глубоко трагические тона.

Фет родился и рос все свои детские годы в семье богатого и просвещенного в духе русского XVIII века (был пылким приверженцем идей Руссо) орловского помещика Афанасия Неофитовича Шеншина и его жены, урожденной Шарлотты Беккер, с которой он встретился в Германии и привез с собой на родину. И вдруг над головой четырнадцатилетнего отрока грянул неожиданный удар: крещение его сыном Шеншина было объявлено незаконным. В немецкий пансион, находившийся в одном из городов Прибалтики и считавшийся образцовым воспитательным учреждением, куда он при некотором участии Жуковского был незадолго до того помещен, пришло на его имя письмо от отца со странной надписью - не Шеншину, как всегда, а Фету. В письме сообщалось, без указания причин, что отныне именно так он и должен впредь именоваться. Первое, что Последовало, были злые догадки и издевки товарищей. А вскоре Фет ощутил тягчайшие последствия, связанные с новой его фамилией Это было утратой всего, чем он неотъемлемо обладал, - дворянского звания, положения в обществе, имущественных прав, даже национальности, русского гражданства. Старинный потомственный дворянин, богатый наследник внезапно превратился в «человека без имени» - безвестного иностранца весьма темного и сомнительного происхождения. И Фет воспринял это как мучительнейший позор, набрасывавший, по понятиям того времени, тень не только на него, но и на горячо любимую им мать, как величайшую катастрофу, «изуродовавшую» его жизнь. Вернуть то, что было им, казалось, так непоправимо утрачено, вернуть всеми средствами, не останавливаясь ни перед чем, если нужно, все принося в жертву, стало своего рода навязчивой идеей, идеей-страстью, определившей, в сущности, весь его жизненный путь. Оказывало это влияние, и порой весьма роковое, и на литературную его судьбу.

Древние говорили - поэтами рождаются. И Фет действительно родился поэтом. Замечательная художественная одаренность составляла суть его сути, душу его души. Уже с детства был он «жаден до стихов»; испытывал ни с чем не сравнимое наслаждение, «повторяя сладостные стихи» автора «Кавказского пленника» и «Бахчисарайского фонтана». В немецком пансионе ощутил и первые «потуги» к поэтическому творчеству: «В тихие минуты полной беззаботности я как будто чувствовал подводное вращение цветочных спиралей, стремящихся вынести цветок на поверхность; но в конце концов оказывалось, что стремились наружу одни спирали стеблей, на которых никаких цветов не было. Я чертил на своей аспидной доске какие-то стихи и снова стирал их, находя их бессодержательными». Стихи Фет продолжал слагать со все большим рвением и в пансионе историка, писателя, журналиста, близкого к Пушкину и Гоголю, профессора Погодина, в который поступил для подготовки в Московский - университет, и в особенности в самом университете (на словесном отделении философского факультета). «Вместо того чтобы ревностно ходить на лекции… почти ежедневно писал новые стихи…» Этому способствовала и дружба с Аполлоном Григорьевым - его сверстником, будущим поэтом, своеобразным и выдающимся критиком, человеком со сложившейся совсем по-иному, но тоже весьма драматичной судьбой (в семье его родителей отец Фета поселил сына). Оба друга «упивались» поэзией, «принимая иногда, - иронически добавляет Фет, - первую лужу за Ипокрену». В доме Григорьевых, который Фет называл «истинной колыбелью» своего «умственного я», собирался кружок студентов, куда, в частности, входили будущий поэт Полонский, будущий историк С. М. Соловьев, отец философа и поэта Владимира Соловьева. Первое «благословение» на серьезную литературную работу Фет полупил от Гоголя, которому через Погодина передал образцы своего творчества. Гоголь советовал продолжать: «Это - несомненное дарование». Ободренный Фет решил издать свои стихи отдельным сборником, заняв триста рублей ассигнациями у гувернантки сестер: молодые люди были влюбены друг в друга, мечтали пожениться и наивно надеялись на то, что издание не только быстро раскупится, но и принесет автору литературную славу, которая обеспечит их «независимую будущность». В 1840 году сборник вышел в свет под названием «Лирический Пантеон».

В «Отечественных записках», которые благодаря активному участию в них Белинского стали самым популярным журналом 40-х годов, органом передовой литературной и общественной мысли, появился очень сочувственный отклик, автором которого был молодой критик, друг Белинского П. Н. Кудрявцев. «Как хороша его рецензия… на „Лирический Пантеон“ Ф., - сразу же отозвался со свойственной ему исключительной эстетической чуткостью Белинский, добавляя: - только он уж чересчур скуп на похвалы… А г. Ф. Много обещает». И в печатных своих отзывах ближайших лет Белинский неоднократно выделяет Фета, заявляя, что «из живущих в Москве поэтов всех даровитее г-н Фет», что среди его стихотворений «встречаются истинно поэтические». Действительно, в числе его стихов, опубликованных в 1842–1843 годы, уже имеются жемчужины фетовской лирики.

Отзывы Белинского были «путевкой» в литературу. Фет начинает усиленно печатать свои стихотворения - и в погодинском «Москвитянине» и в «Отечественных записках», а через несколько лет при активном участии Аполлона Григорьева подготавливает новый сборник своих стихов.

Баратынский прекрасно писал о целительном значении поэтического творчества:

Болящий дух врачует песнопенье.
Гармонии таинственная власть
Тяжелое искупит заблужденье
И укротит бунтующую страсть.
Душа певца, согласно излитая,
Разрешена от всех своих скорбей;
И чистоту поэзия святая
И мир дает причастнице своей.

Строки эти, конечно, были известны Фету и не могли не быть близки ему - подобный мотив неоднократно и с очень большой силой будет звучать и в его теоретических высказываниях и в стихая. Несомненно, радость творчества и литературный успех во многом целили его «болящий дух», но укротить владеющую им «бунтующую» идею-страсть они не смогли.

И вот во имя поставленной цели Фет круто ломает свой жизненный путь - покидает в 1845 году и Москву и ту. живительную, высокоинтеллектуальную атмосферу, которая сложилась в кружке Григорьева: вскоре по окончании университета поступает нижним чином в один из провинциальных полков, расквартированных на далекой южной окраине, в Херсонской губернии. Сам Фет дал впоследствии точное объяснение этому. На военной службе скорее, чем на какой-либо другой, он мог начать осуществление своей цели - дослужиться до потомственного дворянства и тем самым хотя бы частично вернуть утраченное. Перестал через некоторое время Фет и значиться «студентом из иностранцев» - вернул себе русское гражданство. Однако покупалось это весьма дорогой ценой. В своих воспоминаниях он рассказывает, в каких тяжелых условиях - полной оторванности от привычной среды, литературной жизни, новых книг, журналов и к тому же в каком материальном «стеснении», порой «граничившем с нищетой», он теперь оказался.

Фет еще продолжал писать и печатать стихи, но его литературная деятельность в новых условиях все более ослабевала. Одному из близких с детства друзей, И. П. Борисову, он с горечью и тоской говорил, что может сравнить свою жизнь среди чудищ всякого рода («через час по столовой ложке лезут разные гоголевские Вии на глаза, да еще нужно улыбаться») «только с грязной лужей», в которой он нравственно и физически тонет, твердит, что страданья, им испытываемые, похожи на удушье заживо схороненного («никогда еще не был я убит морально до такой степени»). В одну из подобных минут он признается в тайном желании «найти где-нибудь мадмуазелю с хвостом тысяч в двадцать пять серебром, тогда бы бросил все» (характерна сама цинично залихватская в стиле «душки-военного» фразеология этого признания - печать, уже наложенная окружающей средой). Однако во имя поставленной цели Фет терпит все это целых восемь лет. Причем, когда в результате ревностной службы, унизительного подлаживания к начальственным «Виям» достижение желанной цели казалось уже совсем близким, она снова отдалилась. За несколько месяцев до первого офицерского чина был издан, дабы затруднить доступ в дворянство выходцев из других сословий, указ, согласно которому для получения наследственных дворянских прав надо было иметь более высокий чин. Но Фет настойчиво и ревностно продолжал вести свою сложную, труженическую, безотрадную жизнь, хотя и сравнивал себя с мифологическим Сизифом. «Как Сизиф, тащу камень счастия на гору, хотя он уже бесконечные разы вырывался из рук моих». Но возможность отступиться от поставленной цели Фет категорически отвергал: «Ехать домой, бросивши службу, я и думать забыл, это будет конечным для меня истреблением».

Древние говорили - поэтами рождаются. И Фет действительно родился поэтом. Замечательная художественная одаренность составляла суть его сути, душу его души. Уже с детства был он «жаден до стихов»; испытывал ни с чем не сравнимое наслаждение, «повторяя сладостные стихи» автора «Кавказского пленника» и «Бахчисарайского фонтана» . В немецком пансионе ощутил и первые «потуги» к поэтическому творчеству: «В тихие минуты полной беззаботности я как будто чувствовал подводное вращение цветочных спиралей, стремящихся вынести цветок на поверхность; но в конце концов оказывалось, что стремились наружу одни спирали стеблей, на которых никаких цветов не было. Я чертил на своей аспидной доске какие-то стихи и снова стирал их, находя их бессодержательными». Стихи Фет продолжал слагать со все большим рвением и в пансионе историка, писателя, журналиста, близкого к Пушкину и Гоголю, профессора Погодина, в который поступил для подготовки в Московский - университет, и в особенности в самом университете (на словесном отделении философского факультета). «Вместо того чтобы ревностно ходить на лекции… почти ежедневно писал новые стихи…» Этому способствовала и дружба с Аполлоном Григорьевым - его сверстником, будущим поэтом, своеобразным и выдающимся критиком, человеком со сложившейся совсем по-иному, но тоже весьма драматичной судьбой (в семье его родителей отец Фета поселил сына). Оба друга «упивались» поэзией, «принимая иногда, - иронически добавляет Фет, - первую лужу за Ипокрену». В доме Григорьевых, который Фет называл «истинной колыбелью» своего «умственного я», собирался кружок студентов, куда, в частности, входили будущий поэт Полонский, будущий историк С. М. Соловьев, отец философа и поэта Владимира Соловьева. Первое «благословение» на серьезную литературную работу Фет полупил от Гоголя, которому через Погодина передал образцы своего творчества. Гоголь советовал продолжать: «Это - несомненное дарование». Ободренный Фет решил издать свои стихи отдельным сборником, заняв триста рублей ассигнациями у гувернантки сестер: молодые люди были влюбены друг в друга, мечтали пожениться и наивно надеялись на то, что издание не только быстро раскупится, но и принесет автору литературную славу, которая обеспечит их «независимую будущность» . В 1840 году сборник вышел в свет под названием «Лирический Пантеон».

В «Отечественных записках», которые благодаря активному участию в них Белинского стали самым популярным журналом 40-х годов, органом передовой литературной и общественной мысли, появился очень сочувственный отклик, автором которого был молодой критик, друг Белинского П. Н. Кудрявцев. «Как хороша его рецензия… на „Лирический Пантеон“ Ф., - сразу же отозвался со свойственной ему исключительной эстетической чуткостью Белинский, добавляя: - только он уж чересчур скуп на похвалы… А г. Ф. Много обещает» . И в печатных своих отзывах ближайших лет Белинский неоднократно выделяет Фета, заявляя, что «из живущих в Москве поэтов всех даровитее г-н Фет», что среди его стихотворений «встречаются истинно поэтические» . Действительно, в числе его стихов, опубликованных в 1842–1843 годы, уже имеются жемчужины фетовской лирики.

Баратынский прекрасно писал о целительном значении поэтического творчества:

Болящий дух врачует песнопенье.
Гармонии таинственная власть
Тяжелое искупит заблужденье
И укротит бунтующую страсть.
Душа певца, согласно излитая,
Разрешена от всех своих скорбей;
И чистоту поэзия святая
И мир дает причастнице своей.

Фет еще продолжал писать и печатать стихи, но его литературная деятельность в новых условиях все более ослабевала. Одному из близких с детства друзей, И. П. Борисову, он с горечью и тоской говорил, что может сравнить свою жизнь среди чудищ всякого рода («через час по столовой ложке лезут разные гоголевские Вии на глаза, да еще нужно улыбаться») «только с грязной лужей», в которой он нравственно и физически тонет , твердит, что страданья, им испытываемые, похожи на удушье заживо схороненного («никогда еще не был я убит морально до такой степени»). В одну из подобных минут он признается в тайном желании «найти где-нибудь мадмуазелю с хвостом тысяч в двадцать пять серебром, тогда бы бросил все» (характерна сама цинично залихватская в стиле «душки-военного» фразеология этого признания - печать, уже наложенная окружающей средой). Однако во имя поставленной цели Фет терпит все это целых восемь лет. Причем, когда в результате ревностной службы, унизительного подлаживания к начальственным «Виям» достижение желанной цели казалось уже совсем близким, она снова отдалилась. За несколько месяцев до первого офицерского чина был издан, дабы затруднить доступ в дворянство выходцев из других сословий, указ, согласно которому для получения наследственных дворянских прав надо было иметь более высокий чин. Но Фет настойчиво и ревностно продолжал вести свою сложную, труженическую, безотрадную жизнь, хотя и сравнивал себя с мифологическим Сизифом. «Как Сизиф, тащу камень счастия на гору, хотя он уже бесконечные разы вырывался из рук моих». Но возможность отступиться от поставленной цели Фет категорически отвергал: «Ехать домой, бросивши службу, я и думать забыл, это будет конечным для меня истреблением» .

До дворянства Фет не дослужился, «мадмуазели с хвостом» не нашел, но обстоятельства стали складываться для него благоприятнее. В 1853 году ему наконец-то удалось вырваться с «Камчатки», из «сумасшедшего дома» - добиться перевода в гвардейский лейб-уланский полк, который был расквартирован сравнительно недалеко от Петербурга, куда он получил возможность часто отлучаться. К этому времени наступила благоприятная перемена и в отношении общества к поэзии.

Во второй половине 40-х годов стихи, как и предсказывал Белинский, утратили в глазах публики всякую ценность: журналы совсем перестали печатать их, спрос на новые сборники стихов, почти не появлявшиеся, совершенно упал. Но к концу 40-х годов громко зазвучала настроенная, «сообразно с духом времени», на тот «другой лад», которого Белинский так ожидал, лира зачинателя новой эпохи в развитии русской поэзии, глашатая передовых общественно-политических и эстетических идей века - Некрасова. К этому времени Некрасов стал хозяином бывшего пушкинского журнала «Современник», куда перешел из «Отечественных записок» Белинский. К журналу примкнули самые замечательные дарования того времени, будущие корифеи литературы второй половины XIX века - Тургенев, Лев Толстой, Герцен, Гончаров. В 1850 году в «Современнике» начала печататься на весьма скромном месте, в отделе «Смесь», серия статей Некрасова под весьма скромным же заглавием «Русские второстепенные поэты». Целью их было показать, что, кроме признанных, давно вошедших в обиход каждого культурного человека великанов русской поэзии и скомпрометировавших ее эпигонов, существует еще много замечательных явлений, по тем или иным причинам не обративших на себя внимание критики и читателей.

В том же 1850 году вышел давно прошедший через цензуру, но пролежавший три года без движения второй сборник стихотворений Фета. Он привлек к себе весьма сочувственное внимание кругу ближайших участников «Современника». Горячим пропагандистом поэзии стал Тургенев, который приступил вместе с «кружком» нескольких других сотрудников «Современники» - критиками В. П. Боткиным, А. В. Дружининым - к подготовке нового издания фетовских стихотворений, в основу которого был положен «вычищенный», основательно переработанный под настойчивым давлением Тургенева, сокращенный почти наполовину сборник 1850 года . Выходу в 1856 году этого издания предшествовало извещение Некрасова, дававшее его автору столь же высокую оценку, как и стихам Тютчева: «Смело можем сказать, что человек, понимающий поэзию и охотно открывающий душу свою ее: ощущениям, ни в одном русском авторе, после Пушкина, не почерпнет столько поэтического наслаждения, сколько доставит ему г. Фет» . Помимо восхищенных откликов критиков-эстетов Дружинина и Боткина, сделавших поэзию Фета боевым знаменем «чистого искусства», его стихи расхваливают в журналах всех направлений.